Впечатлившись увиденным в Истре, этой весной я отправилась в Тарусу – погрузиться и восхититься, но встретила осиротевший от самого себя русский Барбизон ХХ столетия: унылый провинциальный быт, запустение в музеях, нелепый обман с билетами и проч. Показалось, что все здесь уже случилось и ничего нового нет и быть не может. Дом литераторов деконструирован вполне по-постмодернистски, идейно и физически. Жилые корпуса стали пансионатом «Серебряный век» с остатками советской скульптуры в руинированном состоянии.

Столовую выкупил какой-то ловкач и превратил его в выставочное пространство. Сам поселился тут же и на первом этаже устроил концертный зал, мастерскую итальянца-мозаичиста Бравуры и выставку его работ. За вход берет денежку немалую. Я хотела даже назвать этот свой очерк «Дом литераторов без литераторов». Но потом решила, что мои громы и молнии делу не помогут, а лишь обесценят тарусскую «епифанию красоты» (как сказала бы О. Седакова). От критики крылья ни у кого не вырастут. А чтобы понять больше про Тарусу и при этом обойтись без разоблачений, грубых излишеств или, наоборот, не впасть в елейное прекраснодушие, глаза должны стать другими. Пришлось просить помощи у прежних тарусян. Подумала и поняла: осмыслить весь этот феномен целиком не получится. Достаточно будет с меня отыскать правильный тон говорения о нем.    

Г.К. Паустовский прожил в Тарусе 18 лет. Он писал: «За Тарусой давно установилась слава одного из самых живописных мест Средней России. Густые смешанные леса, горы, звонкие речушки, соловьиные рощи, широкие дали, Ока и множество прекрасных и неожиданных аспектов русской природы издавна привлекали в Тарусу художников. Таруса стала приютом многих мастеров нашей живописи. Здесь жили и работали Поленов и Борисов-Мусатов. Здесь работали и работают художники Крымов, Ватагин и многие другие. Таруса стала для нас тем же, чем для развития французской живописи деревушка Барбизон. Таруса вошла в историю нашего искусства, как место плодотворного вдохновения» (Очерк «За красоту родной земли»).

Что за названье такое – Таруса?
Как будто «та Русь» или «та русь».
И почему, когда стоишь на обрыве
Напротив Бехова, наискосок от Поленова,
Приходит в душу такая грусть?
<…>
Вал. Васильев (1990)

Художественная жизнь в Тарусе не прерывается. С начала 1890-х годов В.Д. Поленов начал строить на правом берегу Оки усадьбу «Борок» (будущее «Поленово»), а И.В. Цветаев, будущий создатель Музея изящных искусств на Волхонке, снял дачу «Песочное» на противоположном берегу. Приехав в Тарусу, Цветаевы остановились у родственников, Добротворских – в «доме Тьо» (сегодня музей семьи Цветаевых), где все, кроме рояля, было по-деревенски просто. Много лет затем Цветаевы снимали дачу «Песочное», на южной окраине Тарусы – пески, Ока, луг, яблони.

«Полноценнее, счастливее детства, чем наше в Тарусе, я не знаю и не могу вообразить», - пишет в своих воспоминаниях Анастасия Цветаева. Бережно и внимательно извлекает она из своей памяти образы людей, детали обстоятельств и событий, праздников и погружает читателя (особенно побывавшего в Тарусе) в ту, почти сказочную атмосферу, в пещеру с драгоценными камнями: то ты клеишь бумажные фонарики в Поленово, то пьешь чай из самовара на уютной веранде под звуки рояля.

Детство: молчание дома большого,
Страшной колдуньи оскаленный клык,
Детство: одно непонятное слово,
Милое слово «курлык».

Вдруг беспричинно, в парадной столовой
Чопорной гостье покажешь язык,
И задрожишь и заплачешь под слово,
Глупое слово «курлык».
<…>
М. Цветаева, юношеские стихи.

Замечательное, несколько неуклюжее стихотворение девочки Муси, а какое настроение – словно привет из своего детства. Здесь, на высоком берегу Оки, под Мусатовским косогором, недалеко от несуществующей ныне цветаевской дачи и могилы Борисова-Мусатова, Марина Цветаева хотела упокоится. В память об этом стоит камень с надписью. Но ни странное Маринино  желание, ни ее ужасный конец в Елабуге не отменяют волшебно-легких строчек о маленькой Тарусе:

Ах, золотые деньки!
Где уголки потайные,
Где вы, луга заливные
Синей Оки?

Старые липы в цвету,
К взрослому миру презренье
И на жаровне варенье
В старом саду.

Начиная с 1920-х годов, Таруса была местом вынужденного поселения для репрессированной творческой интеллигенции (101й км). Во времена хрущевской оттепели выпуск альманаха «Тарусские страницы» и первая в СССР выставка молодых художников-нонконформистов вызвали грозу на головы устроителей, ведь признанным в стране жанром еще два десятилетия оставался исключительно соцреализм. Э. Штейнберг и его мастерская – маркеры той страницы истории искусства.
За Тарусой Цветаевых и Поленовых пришла Таруса Паустовского и Заболоцкого и они ушли. Ушла Таруса Рихтера, Ахмадулиной и Мессерера. Поэты и писатели, культурное подполье и всенародно признанные мэтры, художники и музыканты прославляли Тарсусу – кто кистью и красками, кто пером и резцом, кто музыкой – романтический символ райского периода жизни.

Пред Окой преклоненность земли
И к Тарусе томительный подступ.
Медлил в этой глубокой пыли
Стольких странников горестный посох.

Б. Ахмадулина (Возвращение в Тарусу, 1981)

Таруса нашего времени – это поэтический миф, очень близкий к сказке. И едем мы туда, как в первобытном ритуале, – погрузиться и приобщиться к мифу. А миф – хоть первобытный, хоть античный или современный – он лечит и успокаивает. Мера во всем, соединение простоты и выразительности, душевность без сентиментальности – вот что обрящут здесь ищущие. Как сказки Пушкина, мы запоминаем навсегда вместе со стихами, так и Таруса – увидев ее однажды, глаза становятся другими, оптика настраивается на красоту и высоту. Здесь по-прежнему жив полуреальный, полусказочный мир счастья, который рассказывает не человек, а само искусство (как образ жизни) и природа, сосуществующие тут каким-то невероятно органичным образом. Как у Пушкина: «Души настало пробужденье…»

Что видит глаз в Тарусе? Яблочные сады, собор на площади и белая Воскресенская церковь на крутом холме. А еще – дома, дачи, мастерские.  Увидел – и включился в круг незнакомых людей, которых все это когда-то так же захватило и которым так же много сказало. Таруса трогает сердце, исцеляет от замкнутости, от робости желаний. Начиная писать этот текст, я не знала, что у меня получится. Вначале, как в сказке: пойди туда, не знаю, куда, принеси то, не знаю, что. А, закончив, снова как в сказке, обнаружила – собранные «разноцветные бусы маленькой, милой Тарусы», такой по-прежнему живой и настоящей. Ее миф вбирает в себя пишущего, научает его кротости и помогает разглядеть чудо в обыденности. Глаза здесь действительно становятся другими, в душе появляется жажда стиля и на ум приходит тишина. Правы были музейщики из Нового Иерусалима: свет, воздух, природа, культурная память – несомненно составляют формулу этого «гения места». Но доказывать эту формулу каждый должен сам. Кто-то приезжает на этюды, иные музицируют или просто – меняют на какое-то жизнь деятельную на созерцательную. Приезжают и набираются высоты.