Живые лица "Испанской коллекции"

Выставка испанского искусства XVI-XIX в., ГМИИ им. Пушкина
Не трогайте далекой старины.
Нам не сломить ее семи печатей.
А то, что духом времени зовут,
Есть дух профессоров и их понятий,
Который эти господа некстати
За истинную древность выдают.
Как представляем мы порядок древний?
Как рухлядью заваленный чулан,
А некоторые – еще плачевней –
Как кукольника старый балаган.

Из Гете («Фауст»)

«Испанская коллекция» в Пушкинском музее – полное и безоговорочное опровержение сказанного Гете. С полотен мастеров «золотого века» Испании – Веласкеса, Риберы, Сурбарана, их младшего современника Мурильо, Гойи и других – глядят живые лица, хотя и одетые по «порядку древнему». Они зовут: «Прийди и виждь, настрой свое внутреннее зрение!» Их авторы – великие делатели настоящего искусства, живущего вне времени, создатели смыслов, а не знаков. Воистину по этой живописи можно прочесть культурный код Испании за несколько веков. Феноменальная страна, с замечательной историей творчества, непонятное место, где разные племена смешали свои наречия, кровь и мечты.

А у нас на дворе зима. Волхонка на треть подрублена сугробами, сумерками и квадратными пуховиками. Слова над входом в музей, «Испанская коллекция», – все в снегу, соскальзывают на закорки входящим. А в музее – испанский роман со множеством ярких лиц, которые помогают внимательному зрителю настроить свое внутреннее зрение. Неожиданное сочетание – как тепло и холод, сумерки и свет – яркие, запоминающиеся лица в наше безликое время.

«Человеческое лицо – высшее выражение видимого порядка», - писал Эрнест Хелло. Это важный культурный знак, исчезновение человеческого лица с картин свидетельствует об исчезновении порядка. Высокое искусство, искусство порядка, а значит и стиля, создает героев. У них есть лица и они живые. В начале ХХ века о разложении человеческого образа в искусстве высказался Н. Бердяев: «У Пикассо мы видим процесс разделения, распыления, кубистического распластования целостных форм человека, разложения его на составные части» («Смысл истории»). А начало этого процесса можно разглядеть в появлении первых испанских чудовищ, вырвавшихся на бумагу из-под карандаша Гойи, автора офорта «Сон разума рождает чудовище».
Луис де Моралес. Се, человек! (ECCE HOMO)
Священные образы

Это серьезный разговор о главном. XVI-XVII века - это время, когда еще не возникло плюрализма нарративов и права на личную истину. Художники могли предложить только свой философский рассказ на канонический сюжет. Одним из таких сюжетов стал "Ecce Homo" (Се Человек). Эти слова сказал Понтий Пилат народу в Иерусалиме после бичевания Христа. Это самый трагический момент Его земной жизни; сюжет входит в цикл Страстей Господних. Как правило, Спаситель изображается в терновом венце с впивающимися в кожу шипами, окровавленный, с веткой (скипетром) и багряницей. И все же как по-разному может быть решен этот образ! У Луиса Моралеса (XV в.) Христос – изможденный, с приоткрытым высохшим ртом, полуопущенными веками над опустошенными болью глазами. Человеческое, слишком человеческое доминирует здесь. У Хусепе де Риберы (XVII в.), настоящего караваджиста, из темноты свет выхватывает красивое, объемное поясное изображение Христа, пристально вглядывающегося ввысь и покорно принимающего волю Отца. Смирение и мощь духа одновременно переданные в образе Христа делают эту вещь подлинным шедевром. Иконографически два полотна одинаковы, но содержательно они несут очень разные послания: страдание и боль, в первом случае, и мужество быть, в другом.
Хусепе де Рибера. Се Человек (1632-1634)
Еще один образ, уникальный по своей художественной выразительности и эмоциональному воздействию, – «Мадонна с Младенцем» Франсиско де Сурбарана (1658). Одна из лучших и самых лиричных работ позднего периода мастера передает будничное библейское чудо, нежность Богоматери к своему Младенцу. Живость и сдержанность композиции так же близки здесь и сообщаются, как святость и человечность отношений Богоматери и ее Сына. Глиняный кувшин и яблоко создают домашний уют и с благоговением еще больше приближают священный образ к зрителю, не десакрализируя его. Композиция построена автором самостоятельно, бережно и умело. Сурбаран не «собирал» ее из чужих готовых деталей, не повторял штампов, хотя иконография образа насчитывала к тому времени уже несколько столетий. Именно поэтому образ получился удивительно живой, легкий и радостный, райский.

Франсиско де Сурбаран. Мадонна с Младенцем (1658)
Иоанн Креститель (1610-е) и св. Бернард (1579) – герои дерзкого и резкого Эль Греко. Православный грек, Доменикос Теотокопулос, писавший на Крите строгие иконы, сохранил аскетический почерк в живописи. Нет такой манеры, которой он следовал бы. За спиной Иоанна Крестителя темный фон и разверстое небо, по которому мечутся рваные облака. Фигура, вытянутая, как свечка, бесплотна, сквозь нее свистит ветер. Резкие жесты и яркие краски Эль Греко в ХХ веке наследовал Пикассо, а за ним и экспрессионисты. Именно поэтому, вероятно, кураторы выставки разместили это полотно Эль Греко рядом со «стариком» Пикассо. Сам же Эль Греко – рыцарь печального образа, рыцарь, решивший жить по законам Ренессанса в отсутствие Ренессанса – совершенно уникальное явление испанского искусства, вне Испании и вне своего времени. По его картинам, в отличие от его современников испанцев, невозможно определить эпоху, когда они созданы. Ничего материального, привязывающего образы к месту или времени, не найти. Главный герой – небеса, в которых художник прячет мироустройство.

Образ святого Бернарда иной: скромная материя, темный фон, цепкий взгляд героя – метафора аскетизма и божественного покрытия. Бернар Клервоский на картине Эль Греко также слеп к внешней красоте, как и автор – его адепт.

Эль Греко (Доменикос Теотокопулос)
Святой Иоанн Креститель
Эль Греко. Карнавал.
Гойя

Человек эпохи Просвещения, придворный живописец, хулиган, написавший «Маху одетую» и «Маху обнаженную» для скандального госсекретаря Испании Мануэля Годоя, Франсиско Хосе де Гойя-и-Лусьетес представлен на выставке в Пушкинском несколькими работами. Его классические портреты и офорты подчеркивают драматизм времени – ветхий мир мнимостей осыпался. И Гойя выбирается из-под его обломков с карандашом в руках. У него нет готовых чувств. Видно, как он умело орудует карандашом, виден ход его мыслей. А когда виден замысел, становятся понятны детали изображения, их необходимость и существенность. На рисунках Гойи нет ни одной лишней линии, ни одного лишнего штриха. Приглядитесь повнимательнее к оригиналам.

Творчество мастера представлено на выставке очень контрастно: исключительной красоты парадные портреты противопоставлены офортам (сновидениям, миру алогичного из сферы личных переживаний). Это позволяет разглядеть многогранность личности и таланта Гойи.

В эпоху французской революции Европа переживала кризис, классическая манера не выдерживала напора реальности, и в Испании в это время, говоря слова Бодлера, явился «непостижимо неуловимый» Гойя. Он выпустил демонов на волю в своих офортных циклах. На выставке нет ни «Капричос», ни «Бедствий войны», но есть серия «Тавромахия» (борьба с быком) (1816). Она представляет собой вовсе не прославление испанской национальной игры, но изображение жестокого массового безумия и озверения. В этой серии впервые в европейской искусстве возникает аморфная человеческая масса. Гойя – мост от Босха к Дали.

Зловещим оказывается и его полотно «Карнавал». Это высвобождение страстей и инстинктов во время безудержных карнавальных танцев. Задний план размыт, он плоский и несущественный. Можно даже усомниться, не смотрим ли мы на простые кулисы – как позднее в ателье фотографа. Лица здесь либо условны (нечего тут подробничать!), либо скрыты под маской. И все же образ человека у Гойи удерживается посреди жизни, хотя и переходит в состояние высшей душевной обездоленности и оставленности. См. лист «Искушение» и гравюры Гойи по композициям Диего Веласкеса.
Вместо заключения

Это были лишь штрихи к тому грандиозному представлению, которое развернулось в залах ГМИИ им. Пушкина, это мой личный отчет об увиденном. Я унесла с выставки не столько впечатления, сколько состояние удивления и восхищения от встречи с живыми лицами прошлого. «Испанскую коллекцию» нужно обязательно увидеть своими глазами, чтобы прикоснуться к неизмеримым величинам прошлого и ощутить, что они живы и правдивы, как сама жизнь.

Мир духов рядом, дверь не на запоре,
Но сам ты слеп, и все в тебе мертво.
Умойся в утренней заре, как в море,
Очнись, вот этот мир, войди в него…
(Гете)