Зачем люди занимаются переводами художественной литературы – шизофренической во многих отношениях деятельностью? И в плане оплаты, и в плане психических последствий проникновения в чужие тексты и мысли. Ответ на этот вопрос можно отыскать только опытным путем.

В XIX веке упражнения в русской и иностранной словесности – переводы и переложения иноязычных текстов – были культурной нормой. Пушкин переводил Парни, Шенье, Мицкевича; Лермонтов – Байрона, Гейне; Тютчев – Гейне, Гете, Шиллера. Жуковский огромную часть жизни и своего таланта отдал этому занятию. Для наших классиков в деле перевода первостепенными были художественная задача («чужое вмиг почувствовать своим»), а также желание завладеть сокровищем, «освоить» его. Миссия «послужить меньшей братии» – проявить снисхождение к людям, не изучившим языки, и донести до широкой публики значимые тексты – была второстепенной. Такова была мотивация переводчиков. А читатели – даже те, кто знают языки, часто и сегодня обращаются к иностранной литературе в русском переводе. Русский текст как-то ближе, роднее, что ли. В этом и заключается, наверное, тяжесть проклятия вавилонского смешения языков.

Вообще, перевод – очень полезное для души занятие, он помогает избавиться от ячества, как говорила Н. Л. Трауберг, снимает проблему «дикого слова». Хотя иногда бывает так, что читаешь текст, а там ничего не нужно исправлять. Довольно дурацкая жизнь, но что делать. Но вот это ощущение борьбы с хаосом, которое испытываешь при переводе, все равно остается. И победа в этой борьбе согревает душу переводчика.

Перевод худлита – это компромисс между смирением и ответственностью: нужно переводить близко к тексту, не искажая и не теряя своеобразия оригинала, но как быть с шутками, с чужим синтаксисом? Раньше, бывало, толмачи делали подстрочники, а затем писатели, настоящие мастера слова, превращали текст в художественное произведение. Один человек знает чужую грамматику, переводит, чтобы передать смысл, а другой берет эту рыхлую заготовку и придает ей внятность, а то и блеск. Как Моисей и Аарон. Профессиональный переводчик должен совместить эти две роли. Ну как тут не стать шизофреником? И еще – надо держать нейтралитет: додумывать за автора опасно (это уже не перевод, а переложение, авторское произведение «по мотивам»), да и украшать авторский текст за счет «богатства собственного наречия» тоже надо с осторожностью. Все время приходится следить за тем, чтобы не потерять что-то в русском тексте – авторскую шутку, иронию, подтекст…

Перевод художественной литературы требует огромного опыта, сомнений, самопроверок, тончайшего выслушивания. Тут Гугл-переводчик не помощник. Нужно передать не только образы и мысли переводимого автора, но и его литературную манеру, творческую личность, его стиль. Если эта задача не выполнена, то перевод превращается в клевету на писателя, который и ответить-то иногда не может. И еще, чтобы книга автора зазвучала по-русски, переводчику важно быть мало тщеславным и невидимым. Не перевод интересен читателю, а именно авторский текст, причем так, как если бы он был написан по-русски изначально. Беда, если переводчик не хочет или не может отречься от своего стиля, привнося свои вкусы и приемы в чужой текст. По этому поводу В. Г. Белинский сказал: «В переводе из Гете мы хотим видеть Гете, а не его переводчика. Если бы сам Пушкин взялся переводить Гете, мы и от него потребовали бы, чтоб он показал нам Гете, а не себя». Какая нужна дисциплина ограничения своих чувств и вкусов, какая выучка и тренировка, чтобы стать «стеклом», сквозь которое читатель сможет увидеть неискаженный авторский текст!

Хотя Леониду Мартынову (1905–1980), поэту и прекрасному переводчику, в какой-то момент показалась оскорбительной сама мысль быть «стеклом», и он прямо заявил тем, кого переводил:

…в текст чужой свои вложил я ноты,
к чужим свои прибавил я грехи,
и в результате вдумчивой работы
я все ж модернизировал стихи.

И это верно, братья иностранцы;
хоть и внимаю вашим голосам,
но изгибаться, точно дама в танце,
как в данс-макабре или контрдансе,
передавать тончайшие нюансы
средневековья или Ренессанса –
в том преуспеть я не имею шанса,
я не могу, я существую сам!

Я не могу дословно и буквально
как попугай вам вторить какаду!
Пусть созданное вами гениально,
по-своему я все переведу <…>

Кто своего в чужое не добавил?
Так поступали всюду и всегда!

Эта декларация переводческих вольностей звучит очень заносчиво. Вероятно, в случае Мартынова это был мимолетный каприз. Его переводы очень хороши, и выполнены они профессионально и добросовестно. Вообще, страшное в переводе начинается (да и кончается) в ткани текста, в его синтаксисе. Желая сделать текст живым, современным, некоторые переводчики уснащают его «прикольными» словами, и отсутствие слуха мгновенно мстит, поскольку даже в этом стиль не выдержан. Больше всего украшений — из лексикона контркультуры (который, как сказала бы Тэффи, уже «прошлогодний стиль нуво»), но есть и феня в прямом смысле слова, и блатной говорок 90-х, и канцеляризмы новейшего времени, и что угодно. Начав заниматься художественным переводом недавно, могу сказать определенно, что перевод — профессия, которой нужно долго и тяжко учиться, прочищая слух, ставя голос и разрабатывая руку. Переводчика можно сравнить не только с певцом или пианистом, но и с актером или с очень кропотливым реставратором. Ни у одного из этих людей при любом даровании искусство без ремесла не устоит.