Прошлый год привнес много нового в наш лексикон и речевые привычки. За время ковидного карантина и удаленки мы стали больше и чаще писать друг другу, встречаться в зуме, переговариваться в мессенджерах.

Конечно, под влиянием электронных средств связи характер нашего взаимодействия в языковой среде меняется уже довольно давно: устная речь постепенно сливалась с письменной в электронной переписке без обращений и этикетных формул, зачастую с картинками вместо слов. Произошло явное сближение делового и разговорного стилей, а письменный интернет-язык, кажется, стал нормой повседневного общения. Пандемия ковида лишь ускорила виртуализацию общения.

«Живой как жизнь», по словам К. Чуковского, наш язык постоянно обновляется, движется. Уравновешивает это жизнелюбие языка противоположно направленная сила – охранительная. Иначе говоря, норма. Она сопротивляется новшествам, создает барьеры для обновления языка, брюзжит по поводу его порчи и обеднения культуры речи. Так что же сегодня является нормой?

У нас нет намерения затевать очередной спор о чистоте русского языка, его красоте и здоровье, но все же перемены в нашей речи очевидны. Можно ли уже сегодня ставить диагнозы и насколько они окажутся точны? Надо ли спасать наш язык и от чего?

Мы обсудим это с профессиональным филологом и переводчиком художественной литературы Ольгой Юрьевной Ткаченко, кандидатом филологических наук, доцентом Литературного института им. А. М. Горького.

Наши беседы будут посвящены разговорному русскому языку, живущему прежде всего в устной форме, в спонтанном диалоге, для которого важен личный контакт собеседников, важны интонация, мимика. Мы постараемся проследить за переменами в этой области употребления языка.

Ольга Юрьевна, на Ваш взгляд, какие заметные изменения произошли в русском языке за последние полтора года и почему?

Язык – живой организм, феноменально сложно устроенный и во многом противоречивый. С одной стороны, язык постоянно обновляется. Заметнее всего это в лексике: каждый день в живом употреблении появляются новые слова, которые со временем могут войти в лексическую систему языка, стать общеупотребительными. Эти изменения делают невозможным полное описание языка в определенный момент времени, язык в этом плане – та самая черепаха из апории Зенона, которую никогда не сможет догнать Ахиллес. Каждый раз, когда самый быстрый из лингвистов оказывается в той точке, которую наметил, чтобы описать язык, язык хоть немного, но сдвигается, оставляя заветную точку вместе с быстрым лингвистом-Ахиллесом позади. Отчасти этой неуловимостью момента в языке обусловлено неизбежное и разумное отставание его кодификации (нормативного признания и закрепления в авторитетной словарно-справочной литературе) от «живой жизни».

С другой стороны, любые движения в языке, продолжая нашу метафору, это все-таки черепаший шаг. Система языка достаточно консервативна, чтобы никакие внешние по отношению к этой системе или смежные с ней события не привели к революции: перемены происходят постоянно, но медленно. Даже лексика, самый подвижный уровень языка, непременно реагирующий на любые изменения в жизни его носителей, не меняется в одночасье до неузнаваемости; иначе мы попросту перестали бы понимать друг друга, не говоря уже о полной потере связи времен и невозможности читать тексты, созданные за десятки и, тем более, сотни лет до нашего рождения.

Поэтому никакие полтора года, даже столь примечательные, как те, что мы пережили, не могут всерьез изменить что-то в языковой системе. И уж тем более нельзя по горячим следам эти изменения адекватно описать и оценить. Конечно, каждый этап и каждый аспект пандемии несет за собой волну народного словотворчества, уже сегодня можно уверенно выделить лексико-тематические группы, связанные с дистанционной работой, образованием, ношением и не ношением масок, вакцинацией (буквально сегодня видела два новых для меня словечка – «прививатор» и «вакцинант») и т. д. Часть этого словотворчества отхлынет, но что-то в каком-то виде закрепится в языке, останется напоминанием об этом странном и страшном времени. Если подумать, из таких напоминаний-шрамов словарь любого языка и состоит. Но говорить о неких глобальных изменениях в русском языке, изменениях на уровне системы, я бы не стала.

А вот о чем действительно стоит говорить, так это об изменениях в коммуникативной среде. Они куда более заметны и важны.

Какие именно изменения вы имеете в виду? Чем они обусловлены и какие из них наиболее заметны?

Как наиболее заметные я бы выделила три группы таких изменений. Сразу скажу, что группы эти совершенно разноуровневые, их ни в коем случае нельзя ставить на одну ступень и считать какой-то единой классификацией, это просто направления, в которых, как мне кажется, сейчас можно и нужно размышлять, говоря об употреблении языка во время пандемии.

К первой я бы отнесла все то, что связано с резким и внеплановым массовым погружением в интернет-дискурс. Жить в интернете (именно жить: работать, общаться с близкими и незнакомцами, получать информацию, удовлетворять практически любые свои потребности – от посещения онлайн-концертов и онлайн-спектаклей до заказа продуктов питания) начали даже те, кто до пандемии старался держаться от компьютера подальше. Последствия этого погружения будут видны позднее, но будущее наступило буквально за считанные дни, для всех и разом. И это, конечно, не могло не отразиться и на онлайн-, и на офлайн-общении.

Вторая группа изменений связана с резким и вынужденным развитием дистанционного образования. На первый взгляд может показаться, что к языку это имеет слабое отношение, но это не так, связь самая прямая. Каковы последствия – опять же говорить рано, но точка невозврата пройдена, дальше – только вперед. Пока это не хорошо и не плохо, это просто факт. Конечно, дистанционное образование развивалось и до пандемии, но одно дело – развивать его в кругах заинтересованных учеников и преподавателей, совсем другое – кинуть в эту бурную реку всех. Кто-то еле выплыл и перекрестился – «Спасибо, что живой», а кто-то поплыл – и поплыл вполне уверенно. Далеко ли заплывут преподавание языка и язык преподавания – время покажет.

Третья группа самая понятная и самая страшная – это небывалое нарастание речевой агрессии. Самая понятная, потому что здесь не нужны никакие осторожности в оценках и выжидания: речевая агрессия, как и любая агрессия, – это плохо, всегда плохо, а ее резкий и повсеместный подъем – это еще одна беда и еще одна пандемия. И самая страшная по той же причине.

Но ведь речевая агрессия возникает из-за происходящего вокруг, не в самом языке? Каковы ее причины?

Совершенно верно, причины по отношению к языку внешние: сильнейший массовый стресс и неизбежность широкого обсуждения заведомо патогенных тем. По любым острым вопросам, связанным с пандемией, общего мнения быть попросту не может, как не может быть победителей и проигравших в споре по этим вопросам. Такие горячие и совершенно бессмысленные споры, из которых каждый выходит, как и пришел, со своей правдой и абсолютным нежеланием слушать другие мнения, – лучшая почва для речевой агрессии. И за полтора года она разрослась так, что все мы в этом лесу заблудились.

Что же можно посоветовать носителю языка, попавшему в агрессивную речевую среду, то есть, получается, любому из нас?

Во-первых, прежде чем отрезать, то есть что-то сказать или написать на острую тему, отмерять не положенные семь, а семьдесят семь раз. Сейчас такое время, в котором нет равнодушных, а все неравнодушные сами для себя правы и не намерены никого слушать. Так зачем перекрикивать друг друга, если никто не услышит? Только голос сорвем. Во-вторых, беречь себя, дорогих людей и отношения с ними. Обязательно помнить, что речевая агрессия – не способ выпустить пар, а неуправляемое и порой смертоносное оружие, для которого нельзя рассчитать ни силу, ни направление удара, и уметь останавливаться. В основном речевая агрессия процветает в интернете, и любой компьютер или гаджет всегда можно выключить. Если агрессор встретился вам офлайн, объяснить ему, что острые темы обсуждать не намерены, а главное – убедить в этом самого себя. Ну и в-третьих, читать о речевой агрессии и защите от нее. Читать серьезные работы разных направлений – и психологические, и риторические. Речевая агрессия – это вирус, очень опасный вирус с очень быстрым распространением, от которого невозможно защититься, ничего о нем не зная и делая вид, что его вовсе нет.

Вернемся к изменениям первой группы. Сегодня для устной речи в онлайне существует пространство Zoom и другие платформы с видеоформатом, создающие эффект присутствия. Меняется ли как-то наша устная речь под влиянием такого нового, «бесконтактного» формата общения? Если да, то как? Чем онлайн-разговор с языковой точки зрения принципиально отличается от офлайн-разговора?

Конечно, разница есть, и устная речь, попадая в онлайн-формат, меняется. Но рассуждать об этих изменениях начну издалека. Я преподаю онлайн полтора года, до пандемии, так уж сложилось, у меня не было опыта онлайн-общения в видеоформате вовсе. Сейчас я практически каждый день общаюсь со студентами и коллегами на удобной (по крайней мере для меня) онлайн-платформе, дающей возможность аудио- и видеосвязи. Могу точно сказать, что большинство студентов предпочитают чат – самую привычную для активного интернет-пользователя форму общения. На втором месте аудиоформат, и с особой неохотой большинство студентов и коллег включают видео. Мой рейтинг комфорта онлайн-общения выглядит так же. Парадоксально, но для многих, по крайней мере на первых порах, формат онлайн-общения, имитирующий живой диалог с контактом глаза в глаза, оказался самым далеким от этого живого диалога.

Почему? Многие люди не любят и даже боятся разговаривать по телефону, предпочитают прийти и приехать куда угодно лично, лишь бы не звонить. А если звонить приходится, заранее продумывают беседу, размышляют, какое слово использовать при приветствии, как обратиться к собеседнику, как представиться, чтобы он узнал с первых слов, как узнал бы с первого взгляда при живой встрече. Определяющим свойством разговорной речи является ее неподготовленность, и эта база рушится сама собой при возникновении между коммуникантами средства связи. Даже если речь идет о дружеской или родственной беседе, не все способны это перебороть. И точно так же, как многие люди разговаривают по телефону не своим голосом, они часто разговаривают и не своими словами.

Еще хуже со съемкой на камеру. Для большинства людей первые выступления перед камерой – это кошмар наяву. Ведь запись сохранится, ее услышат, увидят, будут обсуждать и непременно осуждать. Боязнь сказать не то и не так буквально парализует: посмотрите, как снимают интервью с прохожими на улицах. Eсли подумать, видеообщение в зуме и на других платформах, позиционирующее себя как наиболее близкое к живому, – это телефон плюс съемка на камеру (некоторые до сих пор непременно говорят «Алло» для проверки связи). Первые опыты общения в зуме, как правило, напоминают диалог плохих сериальных актеров, которые думают не о том, что говорят, а о том, как выглядят в кадре: собеседник смотрит не на тебя, а на свое изображение где-нибудь в углу экрана, выверяя наклон головы, фон, каждое движение, вслушивается в свой голос. И содержание и форма их речи такие же: идеально одноцветные, как стена за спиной, чуть ли не специально перекрашенная к онлайн-встрече, продуманные, как наклон головы в кадре, и искусственные, как голос, давно отрепетированный на случай телефонного звонка.

Правда все это преодолевается со временем. Во всей нашей дистанционной истории мне больше всего нравится момент, когда онлайн-обсуждение становится жарким и интересным для всех или большинства собеседников, люди активно включаются в дискуссию, и я физически ощущаю, как экран исчезает! Трескается, опадает осколками виртуальности – и вот уже мы дома друг у друга, общаемся уверенно, бойко, живо, не смотрим ни на аватарки, ни на самих себя, нажимаем необходимые кнопки на автомате и говорим, говорим, говорим...