Обнаружила в интернете новогодний ролик РБК: А. Гудков в женском образе, символичном красно-белом наряде, танцует в пространстве ГМИИ им. Пушкина. Вместе с ним еще несколько человек веселятся там же: перемещаются по главной лестнице и галереям второго этажа, девушка изображает пение и целует античный бюст (https://youtu.be/9VdZV27wr6A?si=pf_ntN7bNgbdcszY).

Ощущение дурного балагана возникает мгновенно. Постмодернистский коктейль: профанация высокого, смешение народного веселья и пространства высокой культуры – классического музея. И в то же время, праздничная клоунада Гудкова – это смеховой дивертисмент вполне в духе Рабле и размышлений на тему народного смеха М.М. Бахтина, Ю.М. Лотмана, Д.С. Лихачева и А.М. Панченко, у которых об этом сказано много хорошего. Гудков смешит зрителей непосредственно собой, представляя себя танцующей смотрительницей, снижая свой образ, а не музейный. Он валяет дурака, смешит нас несоответствием происходящего контексту. Музей в самом деле оказывается фоном, но в этом нет умаления его институциональному достоинству.

Сперва, глядя на пляски Гудкова в Итальянском дворике, хочется возмутиться духом. Зачем это? Реклама доступного для балагана классического музея? Дескать, приходите к нам все: в наших залах можно самовыражаться – играть, плясать, бегать по лестнице, целоваться с экспонатами. Причем делать это настолько зажигательно, что даже смотрительница музея (образ А. Гудкова) включается в перформанс. Мы, в смысле музей, близки к жизни, мы – сама жизнь, а не некрополь для любителей истории и теории искусства. Зачем музею мирового уровня это заигрывание с толпой? Музей становится фоном для «активностей» современников, даже таких шокирующих, как номер Гудкова из разряда «а что так тоже можно». Зачем ГМИИ так пошло «конъюнктурить»?

Какой message посылает этот ролик, зависит от поставленной задачи и контекста его исполнения. Если это реклама музея, то ролик нелеп и пошл. Если задача – реклама Гудкова и ко. – как минимум, странно. А если это новогодняя шутка для праздничного настроения зрителя и участников перформанса, то это вполне легитимное зрелище. И то, что Пушкинский пускает этот карнавал накануне Нового года на свой порог, говорит о том, что музей действительно живой, в курсе календаря и не чужд смеху. Современная смеховая культура в лице А. Гудкова и ко. вошла в этот музей и, поозорничав, вышла. Даже если в этом есть элемент экономики впечатлений, праздничное шутовство Гудкова – это «радостнотворение, утехословие», как говорили на Руси в средние века, и нет в этом никакого кощунства. Его эскапада – не образец для подражания, но материал для развлечения. Артист создал пространство игры, создал мир смеха, в котором все равны – смешно всем, невзирая на лица и ранги. Эта традиция тянется из глубины веков, когда святочные игрища допетровской поры тоже были балаганом и уж точно не отличались благоприйстойностью. На святках делали то, что обыкновенно считалось дурным и запретным. Вот и Гудков представил пародию на музейную чопорность, освободив таким образом музей от нее, создал праздничное настроение у зрителей. И ему это, кажется, вполне удалось!