Тема усталости и измельчания человеческой души пройдена и осмыслена европейскими философами в течение XIX-XX в. Нигилист Ницше призывал сделать прорыв к сверхчеловеку, освободившись от христианской морали и философской рефлексии, Анри Бергсон призывал к «жизненному порыву» к истине для обретения полноты смыслов. Эдмунд Гуссерль указывал на усталость как высочайшую опасность для Европы и видел два выхода из кризиса: либо закат культуры и сползание в состояние варварства, либо её возрождение через преодоление нигилизма и возвращение к своим духовным корням. Из пепла «великой усталости» он ожидал «восстания феникса новой жизненности и одухотворенности». [1] Дух нигилизма и накопленная усталость привели наше российское общество сегодня к похожей дилемме.

Мы, не стесняясь, саркастически называем Россию «нашей Рашей», по сути, выражая этим презрение к своему Отечеству, а заодно и к себе как к русским. Это завуалированное современной смеховой субкультурой презрение к своему Отечеству «с головы до ног» есть не что иное, как отрицание России, а вместе с ней и себя как народа. Это чистый национальный нигилизм, унаследованный со времен распада СССР. Страна наличествует, но её реальное бытие жалкое и никчемное. Какова же жизнь русского человека - она также «ничтожится», как и жизнь России?

Получается, что презирая свою страну, мы вполне разделили с ней её ничтожество, ведь мы русские. Отечество на наших глазах в плановом порядке аннигилируется с начала 1990-х годов, ему противопоставляется успешный «другой» – Запад. Да и само название «Россия» мы сами добровольно, глумливо усмехаясь, переиначиваем с английского на русский. Западный ветер перемен, выдувший из нас остатки национального самосознания во времена перестройки, не навеял нам очевидную мысль о неотложной необходимости русского культурно-исторического возрождения. Мы тогда не взяли на себя труд продумать свою модель жизни и мировоззрения, не попытались даже подойти к созданию своего, Русского Логоса, в формате которого могло начаться настоящее культурное, а вслед за ним и экономическое, возрождение страны. Страна распалась, и мы приняли это как факт, не потрудившись осмыслить это как национальную катастрофу, «проспав» колоссальных масштабов разграбление госсобственности. И при этом мы присвоили себе право судить наше Отечество, навешивая на него позорные ярлыки «эта страна», «Раша», культивируя массовый психоз по поводу отъезда за рубеж в поисках «лучшей» жизни. Мы своим небрежением и равнодушием превратили свой отчий дом в проходной двор, а теперь, боясь взглянуть правде в глаза, смеемся (так легче) и осуждаем его за непригодность для жизни. Мы нарушаем евангельскую заповедь, не понимая последствий нарушения: «Не судите, да не судимы будете. Ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить» (Мф. 7;1-2). Впрочем, страх Божий относится к числу надежно забытых правил нашей совести.

Именно за счет принятия западных моделей жизни и насильственного укоренения их на русской почве наши реформаторы конца ХХ века планировали разрешить проблему русского неблагополучия и «несостоявшести» советской модели жизни, наших общественных отношений. Эти реформы носили чужеродный в культурно-историческом плане характер и касались только материальной стороны жизни. Общественные связи оказались разрушенными, нематериальная сфера была вытеснена за горизонт внимания и усилий государственных менеджеров 1990-х. В небытие ушла и советская интеллигенция, в России наступила эра хама.

Так, в попытке сопротивления происходящему народился собственный нигилизм. Стало бесконечно душно, и мы погрузились в муть равнодушия к прошлому, отрицания настоящего и отсутствия интереса к национальному будущему, не считая себя ответственными за него. Вернее, за его отсутствие в результате такой утраты перспективы. Как же так случилось?

Вспоминается беззаботное советское детство 1970-х. Я выросла в семье советских инженерно-технических работников, где вопрос о деньгах и их значении возникал лишь тогда, когда они кончались. И даже тогда можно было сбегать к соседу, «стрельнуть» десятку до получки. В жизни, помимо работы, была масса интересов - чтение толстых журналов, «Иностранную литературу» выписывали «на отдел», и у каждого было не более 2-3 дней для чтения, а потом прочитанное обсуждалось на прокуренных кухнях. Были походы в театр, обсуждались премьеры, а не личная жизнь актеров. Мы ходили на выставки, летали в Эстонию из Ленинграда на выходные за 9 рублей. Нет, это не ностальгия, которой у меня просто не может быть в силу того, что я была ребенком тогда и не могла разделить в полной мере ту в общем-то счастливую жизнь своих родителей. Память с детства сохранила ценность семейного и дружеского общения, взаимного участия и теплоты. Любознательность осталась в памяти как ценное качество, которое можно и нужно было развивать, уделять этому необходимое время.

Моя университетская юность совпала по времени с горбачевскими реформами, путчем ГКЧП, приватизацией. Началась дружба с Западом, нам объявили рынок, затем последовал дефолт 1998 года. Нищета и убожество жизни просто разрывали сознание, хотелось уехать на Запад, «в цивилизацию». Происходящему противопоставлялся иной мир, материально состоявшегося Запада. Вывод напрашивался сам - надо повторить их путь, принять жизненные ценности «старших товарищей», и все наладится автоматически. В итоге движение в сторону вестернизации успехом не увенчалось, Россия с Западом культурно не сблизилась. Мы остались ни с чем.

По меткому замечанию П.А. Сапронова, реформы 1990-х фактически были «расформированием руин СССР», они отталкивались от отрицательных, нигилистических предпосылок: ничего не создавалось, активно приватизировались и перераспределялись бывшие государственные активы. Я как юрист со знанием американского права оказалась востребована для оформления соответствующих документов, начались многочасовые рабочие марафоны по подготовке и согласованию документов. Работа на выживание. А что же, собственно, происходило за офисным окном?

Нашу жизнь, как и наше сознание, начали активно реформировать на западный манер, причем с чистого листа. Россия в конце ХХ века рукотворным образом переместилась в группу стран третьего мира (колониального), не имеющих ни культуры, ни истории. Народы этих стран начали свою национальную историю с нуля, в мировом историческом процессе они замечены не были и, соответственно, пришли из исторического небытия, но ведь с Россией дело обстоит иначе. У нас была культура и история. Но национальная катастрофа начала ХХ века и еще одна её волна, накрывшая Россию в конце прошлого века, привели к колоссальному культурно-историческому провалу.

В 90-е в России началась борьба за выживание, что и нормально для рыночной экономики. Реформы в итоге не прижились, но жизнь в пореформенной России была низведена до элементарной основы, которая заполнила собой все жизненное пространство, иные интересы и потребности исчезли. Осталось выживание, отдых от трудов и развлечение. Появился новый тип человека, который П.А. Сапронов назвал «человеком выживающим», а вместе с ним возникло и новое мировоззрение, упрощенное донельзя. Бутылка пива стала символом заслуженного успеха на начальном этапе, а повсеместное её распивание с самодовольно-уверенным видом – приметой времени и нормой поведения в общественных местах. Телевидение и индустрия развлечений стали тиражировать по западным образцам зрелища и продукцию уровня непременной бутылки пива.

В начале XXI века наступил триумф выживших и преуспевших. Герой нашего времени – это делец, в определении П.А. Сапронова: человек при деле, поглощенный им вполне, достигший успеха и престижа. Бутылку пива в качестве награды в отдельно, особо успешных случаях, сменил роскошный образ жизни, признаками которого стали частный самолет, яхта и иные атрибуты материального благополучия. Масштаб жизненного успеха стал определяться размером личного состояния и наличием «административного ресурса», т.е. возможностью быстро решить любой вопрос, в т.ч. за пределами правового поля. Ценность человека стала определяться не тем, что он из себя представляет как личность, а размером благосостояния. Богатые триумфаторы стали элитой нашего общества, её «аристократией», хотя в соответствии с первоначальным значением этого слова аристократия - это благородный идейно-культурный авангард нации, аристократия духа, в основе имеющая позитивный, созидательный импульс. Созидательный не в смысле накопления собственного богатства, а в смысле служения исторического масштаба, созидающего будущее страны и её культуры.

В реальности делец оказался простецом, у него по факту нет никаких содержательных признаков, кроме денег, а масштаб личности ограничился горизонтом его целеполагания, т.е. размером получаемой прибыли. Делец – это современный пассионарий, преуспевший на ниве выживания и сколотивший крупное состояние в результате участия в приватизации или иным экспресс-методом. Проявив практическую смекалку и расторопность, делец завладел крупной собственностью. Он тут же ощутил свое превосходство над менее удачливыми. Насколько это превосходство существенно и по какой шкале ценностей его мерить?

Осознает ли делец тот смысл, который несет в себе обладание стремительно приобретенным богатством и ту ответственность за других, которую он должен на себя принять, получив богатство и право распоряжаться им?

Но логика компрадора питается духом Ничто, она разрушительна – это логика нигилиста. Собственность у дельца в итоге есть, а моральных прав на нее нет; она у него есть лишь потому, что он лишил прав на нее других людей. Мы, не осознав до конца происходящее, вступили в эпоху варварства, по Гуссерлю, прошли точку невозврата. На уровне общественного сознания легитимизировалось «право копья» - право победителя забрать добычу и получить бытийное преимущество над побежденными, своими согражданами. Но ведь по правде говоря, победы никакой нет, есть лишь счастливый случай, вознесший одних на вершину социальной пирамиды. И этот же самый случай одновременно обернулся несчастьем и обнищанием для всех остальных. Нигилизм съедает и самого дельца, сводит его существование к мнимости. Поэтому не получается из новой элиты аристократии, нет её представителей в числе деятелей, работающих на возрождение России, восстановление благополучия её народа, как материального, так и духовно-культурного.

Если встать на ступень социальной лестницы пониже, где должен быть средний класс, то и здесь всё не очень хорошо. Наш экономический средний класс (Homo Economicus), стремительно сжимающийся до размеров точки, пребывает сейчас в невнятном и бессмысленном благополучии, а также в тревоге за свое будущее. Курс рубля скачет, а вслед за ним и уровень дохода, экономика страны сворачивается до размеров одного нефтяного насоса, занятость в прежнем формате и с сохранением уровня дохода собственными усилиями больше не гарантирована. Благополучие становиться призрачным, и беспокойство растет, но опять-таки оно ограничивается материальной сферой жизни. У Homo Economicus нет никакого понимания своего места, роли в жизни страны и в её исторической перспективе, а уж тем более отсутствует чувство ответственности за её (и свое в ней) будущее. Сегодняшние «средние» ни своим видом, ни манерами и речью, ни вкусами от остальных не отличаются. А ведь наш экономический средний класс в культурном плане должен был наследовать русской публике, особому социальному слою, какой существовал в XIX-XX вв. в России. Люди этого слоя имели довольно широкое (не узко-профессиональное) образование, у них были разносторонние культурные потребности, была гражданская позиция и историческое сознание. Тех людей нельзя было назвать Homo Economicus, потому что они соотносили себя не с одними лишь нуждами и удовольствиями, это были граждане своей страны. В постсоветское время остатки публики - ИТР-овцы и интеллигенция, кто не смог приспособиться к рынку, маргинализировались. Как справедливо отмечает П.А. Сапронов, это была отечественная версия среднего класса, и никакого иного культурного слоя, эквивалентного среднему классу на Западе, у нас так и не сложилось. Не было его и в Советском Союзе, но пока оставалась публика, можно было рассчитывать, что он состоится. Пока публика сохраняла в себе потенции стать нацией, народом своей страны.

Таким образом, оба значимых социальных слоя нашего общества в культурно-историческом плане оказываются несостоятельны: они не несут в себе богатого идейно-интеллектуального содержания, не имеют созидательного импульса для преображения хотя бы материальной стороны жизни страны, не предъявляют своего проекта будущего России.

Логика отрицания привела нас в тупик истории. Для выхода из него каждому из нас, видимо, придется прежде всего убить нигилиста в себе. Это значит осознать масштабы национального бедствия и свою роль в его преодолении, принять необходимость исправления ситуации как личное жизненное задание. Нужно преодолеть равнодушие, усталость, осуждение и безответственность. Для этого придется изменить состояние ума и весь душевный строй. Предстоит огромная личная работа.

В масштабе общества нам придется сделать выбор: либо преодолеть собственный нигилизм и преобразовать существующую цивилизацию хама в другую общественно-историческую и культурную реальность, либо погибнуть. На какой почве это возможно? Отчего нам отталкиваться, на что опираться и какие цели перед собой ставить? На эти вопросы еще предстоит ответить.


[1] Э. Гуссерль «Кризис европейского человечества и философия»